Тема форума: «О боге, судьбе, человеке и т.д.»

... История абсолютизма вообще, российского в частности подтверждает, что конфронтация носителя верховной власти с камарильей при определенных обстоятельствах все же неизбежно возникает. Эта конфронтация является одной из закономерностей развития абсолютизма, позволяющей историку судить о степени прочности (или, наоборот, слабости) существующего режима. В связи с тем что главная цель камарильи состоит в сохранении существующего режима, ей обычно присуща одна весьма любопытная историческая функция, которая на первый взгляд противоречит всему ее образу жизни — сервилизму, развращенности и т. п., а на самом деле полностью соответствует природе абсолютизма — насильственно устранять тех монархов, которые своей политикой создают угрозу монархии. По выражению Ключевского, это было исправлением «случайности рождения».

Под «случайностью рождения» имелась в виду неспособность или нежелание в силу чисто личных свойств того или иного монарха, носителя абсолютной власти, обеспечивать основной закон этой власти, выраженный в известной фразе: «Ist der Kohnig absolut, wenn er unsere Willen tut». Естественно, подразумевалась воля той же камарильи и господствующего класса в целом. Так как воля этого класса в силу специфики строя обеспечивается абсолютной властью одного человека, единственный способ привести ее в соответствие с «Willen» класса феодалов, если оно нарушено, — это замена непригодного монарха пригодным. Иными словами, исторической функцией камарильи является совершение дворцовых переворотов в момент, когда создается для нее и класса феодалов критическая ситуация, приписываемая целиком или преимущественно личности данного монарха. В истории России примером такого классического дворцового переворота служит убийство Павла I.

Именно эта проблема возникла перед сторонниками охранения абсолютизма и династии в описываемое время и притом в самой острой, не терпящей отлагательства форме. И именно под этим углом зрения следует рассматривать характер и итоги конфликта между камарильей и царской четой вкупе с Распутиным.

Что вопрос для камарильи стоял именно таким образом, свидетельствует Н. Врангель, сохранивший для потомства один весьма показательный разговор. «В беседе о восемнадцатом столетии, о частых дворцовых переворотах того времени, — писал он, — один из близких к царю высказал мнение, что эти перевороты были только неизбежным полезным коррективом абсолютизма. «Они менее вредны, чем революции», — прибавил он.— «Так за чем же остановка, Ваше В-ство (высочество — А. А.)!» — Мой собеседник, делая вид, что он не слышал вопроса... «Да, да! Восемнадцатый век не чета двадцатому. Тогда были сильные люди, теперь только тряпки. Тогда умели действовать, теперь — только рассуждать»». «В обществе и даже близких ко двору кругах, — добавлял от себя автор, — повторялись слова: «Так дальше продолжаться не может». — Шепотом говорили о необходимости дворцового переворота».

... необходимо остановиться на тезисе о достаточности, подлинности Февральской революции и якобы ненужности и даже антиреволюционности революции Октябрьской — тезисе, являвшемся главной и общей идеей кадетов, эсеров и, меньшевиков, из которой они исходили во всех своих послеоктябрьских писаниях и оценках. Конечная суть их сводилась к весьма простой формуле: Февральская революция — добро, Октябрьская — зло. Но даже Маклаков, вечный оппонент Милюкова справа, считавший ненужной не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию, воспринял эту идею весьма иронически, утверждая, конечно, по-своему, что Октябрьская революция была результатом не злой воли большевиков, а исторической закономерностью.

«В стране, столь насыщенной застарелой злобой, социальной враждой, незабытыми старыми счетами мужика и помещика, народа и барина, в стране, политически и культурно отсталой,— писал он, — падение исторической власти, насильственное разрушение привычных государственных рамок и сдержек не могли не перевернуть общество до основания, не унести с собой всей старой России. Это было величайшей опасностью, но революционеры ее не боялись»